Эксперт Алексей Решетун работает с мертвыми телами уже много лет и делится мыслями и наблюдениями в собственном блоге в «Живом Журнале». Недавно он выпустил книгу, в которой собрал самые любопытные случаи из практики в морге и на месте преступления. «Лента.ру» попросила автора рассказать о его работе, о том, чего он на самом деле боится, и о том, что для него важнее всего в жизни (и в смерти).
Видимо, народ нуждается в чем-то таком. Я старался, чтобы эта книга не носила развлекательного характера, не была сборником анекдотов, потому что смысл-то немного другой — донести до людей максимально доходчиво, что такое судебно-медицинская экспертиза, чем мы занимаемся. Потому что баек действительно много. Писалась она, можно сказать, на коленке, перед сном.
Любой пост, который сопровождается фотографией легких курильщика, всегда порождает кучу комментаторов в духе: «А вот моя бабушка курила до 120 лет, и ничего». Ну это бред полнейший. Вот если бы люди просто посмотрели в натуре, как это все в легких выглядит, потрогали, увидели, как перчатки потом от всего этого не отмываются, они бы, может, и поверили.
Курение, конечно, не так сильно калечит людей, как алкоголь или наркотики, но у него отдаленные последствия очень серьезные. Если хотя бы несколько человек после прочтения бросит — уже приятно. Я активно участвую в российской антитабачной коалиции. С осени на всех пачках сигарет, которые будут продаваться у нас и в СНГ, фотографии будут печататься страшные — с раком гортани, раком легких. Это будут мои фотографии.
Еще я стал обращать внимание на поступивших к нам людей, умерших от употребления наркотиков. Их очень много, они бывают каждый день, по нескольку в день. Я понимаю, что Москва — город большой, но даже для столицы это перебор. Молодые люди, немолодые, среднего возраста, совсем маленькие. Проблема наркотиков, как и алкоголя, — очень серьезная.
И я решил обратить внимание читателей на это, стал писать в свой блог. Потом были скандалы с администрацией ресурса из-за фотографий, потому что люди всякие бывают, хотя я и предупреждал: слабонервным не смотреть, содержание специфическое. Но народ пост не читал почему-то, сразу смотрел снимки, за сердце хватался и писал жалобы. И меня прикрывали. Тогда я решил, что этих фотографий в открытом доступе не будет, только для друзей.
Профессия врача — циничная в принципе, потому что без какого-то здорового цинизма нельзя работать. Если через себя пропускать каждого человека, можно просто умереть сразу. По поводу нездорового цинизма — это все киношные стереотипы.
Может быть, из-за того, что мы часто сталкиваемся со смертью, мои коллеги и я очень не любим шутить про смерть. Я пытаюсь сразу пересекать шутки вроде «мяса не отрежешь на работе» и так далее. Терпеть этого не могу. И отношение к покойникам тоже совершенно не циничное — оно рабочее может быть. На самом деле работа очень тяжелая в психологическим плане.
Эксперты — обычные люди. Я вообще-то очень смешливый человек, люблю комедии, особенно наши старые, анекдоты. На работе, когда печатаю, фоном включаю всегда передачу, где обсуждают украинские проблемы. Я очень смеюсь с этого. Я в жизни чаще веселый, чем невеселый. Слава богу, мне есть кого веселить — ребенок растет.
Я не хотел становиться врачом. У меня родители врачи, отец рентгенолог был, потом экспертом тоже стал, а мама — офтальмолог. Я с детства в этом всем варился, и мне было не очень интересно. Я хотел быть палеонтологом, океанологом, археологом — кем угодно, только не врачом. Но в итоге все же выбрал медицинский.
В институте понял, что в принципе живых людей лечить не смогу. Во-первых, потому, что нужно держать в голове очень много цифр, а с точными науками у меня плохо: цифры навевают сон. Ну и плюс к тому, люди к лечащим врачам часто относятся не очень, скажем так, корректно. Идти в нормальную анатомию смысла не было, там уже все изучено, и работа сводилась в основном к преподавательской деятельности. Это интересно, конечно, но все равно какое-то топтание на месте. И осталось два пути: патанатомия или судебно-медицинская экспертиза. Патанатомия мне всегда казалась скучной немножко, поэтому осталась судебка — вот я туда и пошел.
Я всегда относился к работе как к работе, а к людям — как к людям. Если простой человек с улицы войдет, например, в отделение комбустиологии, где ожоговые больные лежат, у него шок будет гораздо сильнее, чем в морге. Из-за страшных запахов, из-за картин, которые там бывают. Но просто люди как-то не думают об этом, они считают, что самое страшное в морге. Ничего подобного. У нас-то как раз ничего особенного. А вот когда люди живые страдают — это гораздо страшнее.
Если человек не может относиться к этому как к своей работе, он попросту не работает. У отдельных представителей отдельных медицинских специальностей — разный склад ума. Я знаю врачей, которые тупо боятся находиться в морге. Каждому свое. Единственное, что во мне изменилось после того, как у меня родился ребенок, — я теперь стараюсь как-то избегать исследования детей. Сейчас мне просто не хочется на это смотреть.
Есть много стереотипов, навязанных кинематографом и СМИ. Например, про торговлю органами умерших. Если я захочу сейчас заняться торговлей трупными органами, я не смогу этого сделать, потому что эти органы никому не нужны. Просто в силу физиологических процессов, которые происходят в организме. Потому что, грубо говоря, чтобы орган был доступен для пересадки, нужно, чтобы он был еще живой.
Когда человек умирает, несколько часов проходит, пока приедет бригада, чтобы осмотреть этот труп. Потом проходит еще время, пока приедет специальная служба перевозки. Потом этот труп по пробкам везут в морг, потом он в морге лежит ночь и ждет, пока его будут вскрывать. И когда врач приходит — органы уже физически непригодны для пересадки.
А по поводу оживших бабушек — может, это и было когда-то в прошлом веке. Сейчас это невозможно в принципе. Потому что в любом крупном городе, в том числе в Москве, существует трехступенчатая фиксация смерти. Ожить в морге сейчас в Москве невозможно, это исключено.
Недавно я участвовал в одной передаче по поводу нетленных мощей. Выпуск был про бурятского ламу, он мумифицировался, а все думают, что живой. Это мумия обычная. Это явление бывает и в московских квартирах, и даже на открытом воздухе, когда при определенных условиях гниения не происходит. Человек потихонечку засыхает, при этом запаха никакого не выделяется, и такой труп может лежать годами и десятилетиями в квартире. А если человек один жил — соседи могут даже его и не хватиться, только случайно обнаружить. То же самое касается и вот этих так называемых нетленных мощей.
На меня лично жуть навевает не сам вид мертвых людей или места преступления, а какая-то граница между жизнью и смертью. Может, человек, который умирает. Или на том же «Парке Культуры» после взрыва, когда лежали мертвые люди, а у них звонили телефоны. У многих звонки были такие веселенькие. Они лежат мертвые, в крови, конечностей у некоторых нет, а каждого родственники ищут, звонят телефоны. И на весь вагон — хор таких веселеньких мелодий. Вот это смотрится жутко на самом деле.
Один случай был, когда еще работал на Урале. Мы приехали на убийство. Убили женщину и троих ее детей. Семья продала квартиру и собиралась покупать новую, их ограбили, деньги забрали и убили четверых человек. Даже это было не так страшно, хотя детей пытали — видно, чтобы женщина сказала, где деньги, рты были скотчем замотаны, раны колотые. Жутким был рассказ мужа. Он говорил: «Открываю дверь — и не понимаю, зачем жена покрасила пол в красный цвет». А пол кровью залит. Вот это было жутко, да.
Еще после Сочи (имеется в виду авиакатастрофа, в которой погибли пассажиры Ту-154Б-2 — прим. «Ленты.ру») привозили погибших, тела в очень плохом состоянии были. А так в принципе работа есть работа, как-то абстрагируешься, через себя не пропускаешь. Если пропускать — можно сойти с ума.
Вообще говорить о смерти — это что-то очень интимное. Смерть бывает всякая, и — да, наверное, я ее боюсь. Хотя не должен, но боюсь. Мне на самом деле очень любопытно, что там после нее. По-человечески очень любопытно. Я абсолютно уверен, что там что-то есть. Наверняка.
А в жизни я очень боюсь за свою семью. Когда человек один — ему проще существовать. Сам себе хозяин, если попадешь куда-нибудь по глупости — ну, сам виноват, дурак. А сейчас ты уже думаешь не только за себя, но и за всех остальных. Я боюсь за семью — время неспокойное, да и народ иногда веселенький бывает. Дороже семьи ничего нет у человека, это самое главное.
Автор: Дарья Волкова, Лента.ру
Фото: Варвара Гертье / РИА Новости
Читайте также: Судмедэксперт Дмитрий Карпов: «В сериалах про судмедэкспертов показывают полную и абсолютную чушь».