В принципе, людей можно понять.

Приходишь ты в медучреждение. В любое. И первое, на что натыкаешься – очередь. Как минимум, одна большая. Чаще – одна большая и несколько мелких, но неприятных. Бывает и такое, что, отстояв большую очередь, ты выясняешь, что стоял не туда, и теперича нужно стоять “вооон в тот кабинет”, где очередь еще больше и двигается еще медленнее.

Понятно, это раздражает. Тебе же хочется побыстрее пройти то, что надо пройти и получить то, что требует организм или здравпункт на работе. А потом пройтись по магазинам, попить пивасика с друзьями или заняться еще чем-то более привлекательным, чем сидение в очереди. Не раздражает – бесит. Причем всех. И вот ситуация: сидят все, молча бесятся, и тут вдруг находится смельчак, этакий престарелый Гаврош, который стукает кулаком по кушетке, на которой сидит вся очередь, и вопрошает: “Доколе?!” И всё. Понеслась.

Да за что им деньги платят? Да колесовать и четвертовать этих неучей, что не дают прямо сейчас то, что мы хотим, всем сразу и одновременно! В возбужденной памяти тут же всплывает: “Дайте жалобную книгу!”, а взгляд как раз падает на висящее на каждом углу учреждения здравоохранения объявление с номером телефона “горячей линии”.

По итогу, прием проходит спокойно. Пациенты, слившие недовольство системой в книгу жалоб и предложений, на “горячую линию”, сайт комитета и минздрава, приходят к врачу приветливо и заискивающе улыбаясь.

А врач, отпахавший подряд пятую смену, с красными глазами и желанием застрелиться, ползет на ковер к любимому и всегда понимающему начальству, дабы ответить на ряд животрепещущих и экстренных вопросов.

“Отказались принять без очереди, несмотря на то, что я до этого отстояла два часа не в тот кабинет, потому что не рассмотрела номер кабинета”.

Почему, доктор? Как вы могли?

“Пришлось сидеть в очереди 30 минут…”

И пишешь, пишешь длинные витиеватые объяснительные про хронометраж, экстренность и то, что принимаешь больных больше, чем на три ставки.

“Врач разговаривала со мной агрессивно, чем нанесла мне глубокую эмоциональную травму, а потом отправила на рентген, вместо того, чтобы просто назначить лечение. Требую наказать и предоставить мне лично письменный отчет о принятых мерах”.

В таких случаях руководство обычно требует позвонить и извиниться. Извиниться за то, что осмотрел, обследовал, оказал помощь. Впрочем, за устало-обреченное “нет” особо не ругает, но объяснительную, как посмел действовать по протоколам, – вынь да положь.

Порой приходится беседовать со взрослыми людьми, занимающими руководящие должности, по совсем уж шизофреническим претензиям.

“Врач смотрела, мысленно проклиная и осыпая нецензурной бранью меня и всех моих родственников. Таким людям нельзя работать врачами, а надо – надсмотрщиками в тюрьмах. Прошу принять меры”.

Смешно? Нам бы тоже было смешно. Но администрация, над которой стоит еще более высокая администрация, с серьезным видом читают эти опусы, зная, что на каждую жалобу надо “отреагировать”.

Вот губим мы наши леса, изводя тонны бумаги на написание объяснительных, пояснительных и прочих докладных.