Все новости по запросу: тяжёлый пациент

На сайте «Врачи.рф» опубликовано открытое письмо об отсутствии элементарных препаратов и хорошего оборудования в Национальном медицинском исследовательском центре хирургии им. А. В. Вишневского Минздрава России. В медицинских социальных сетях многочисленные коллеги-комментаторы написали, что такое в здравоохранении — везде и повсеместно. Правда, официально транслируется, что становится все лучше и лучше. «Лента.ру» поговорила с автором обращения — хирургом, старшим научным сотрудником НМИЦХ Ольгой Андрейцевой — о том, зачем она начала бороться с системой и правда ли, что в больницы сегодня лучше приходить со всем своим. «Работать стало тяжело и некомфортно. Врач поставлен в унизительную позицию. Мы сейчас даже радоваться и гордиться не можем, что пациент спасен. Наоборот — врач чувствует себя виноватым, что его тяжелый больной живет, хотя по всем показателям уже давно должен «убыть». Тебе становится стыдно, что, помогая больному, ты разоряешь институт своей работой, оставляешь коллег без премии. У меня был очень тяжелый пациент с панкреонекрозом, развившимся после оперативного вмешательства. Пять месяцев не выходила от него из реанимации. И в субботу-воскресенье тоже там, потому что дренажи ему нужно было ежедневно мыть. Можно было это поручить дежурным врачам, но пока объяснишь, какой дренаж где установлен, какой как промывать, — легче самой. И вот стоишь ты по утрам на врачебных начальственных обходах в реанимации и кожей чувствуешь недовольство по поводу того, что он до сих пор здесь лечится, сколько денег на него ушло», - рассказала врач. Кстати, тот пациент выздоровел и сейчас находится дома. «Я не понимаю, почему врач поставлен в такую позицию. Разве мое дело считать, сколько потрачено? У нас медицина декларируется как бесплатная. Больной пришел в госучреждение, его надо лечить. И для врача не должно играть роли — олигарх он или бедный пенсионер», - добавила врач. Хирург также отметила, что сегодня в России реальны сценарии полевой медицины, когда врач решает, кого лечить, а кого нет, потому что ресурсов на всех не хватает. Часто это касается отсутствия необходимых антибиотиков. Причем врача в случае развития у больного осложнений могут еще и наказать «за несоблюдение стандартов». Но при всем желании соблюдать их невозможно. «Например, у нас есть разработанные протоколы антибактериальной терапии у разных групп пациентов. Она проводится для профилактики и лечения послеоперационных инфекционных осложнений. Если больной пришел «стерильный», то есть в последний месяц перед госпитализацией ничем не леченный, без какой-либо предполагаемой инфекции, то допускается использование «простеньких» антибиотиков. Но нередко бывают случаи, когда у человека стоят дренажи, течет желчь, в анализе — «злые» бактерии. В этом случае требуются более сильные антибактериальные препараты. Это все есть в протоколах, и раньше мы их придерживались. А сейчас спрашиваем у старшей сестры препараты и получаем ответ: что из антибиотиков дала аптека — тем и лечим. Или, скорее, делаем вид, что лечим. Потому что наличествующие антибиотики представлены в основном пенициллинами, как во время Великой Отечественной войны. В пятницу на выходные назначишь пациенту препараты. В понедельник приходишь — медсестра докладывает: тому не сделали, другому — тоже, потому что хватило на всех только на два дня. Иногда от таких сообщений руки опускаются», - поделилась хирург. В таком случае врачам приходится идти выбивать необходимые лекарства. Это происходит примерно так: вызываешь фармакотерапевта, он оценивает ситуацию, созванивается с аптекой, узнает, что из нужных препаратов есть, делает запись. Затем заполняется протокол назначения данного препарата, подписывается комиссией из трех человек. Все завизировать должен главный врач. Бежишь к главврачу, не всегда застаешь его на месте — ведь у него и другие дела есть. Иногда раза два-три сбегаешь или ординатора пошлешь. Но, допустим, повезло: главврач на месте, подписал — несешься к старшей сестре, а она — в аптеку с бумагой. А там: «Не дадим сколько просите. У нас нет». «Несколько раз я сама приходила в аптеку и предлагала написать на требовании, что выдали столько-то, в большем количестве отказано. Там сразу на дыбы: «Почему мы должны писать?» — «Я должна в истории болезни указать, почему я этот препарат назначила на пять дней, а не на десять», - вспоминает хирург. - Когда начинаешь так разговаривать, то чего-то удается добиться. Понимаю, что аптека придерживает лекарства тоже не от хорошей жизни, а от их нехватки. Если для своего пациента я препарат выбила, вероятно, кому-то другому не досталось. Но процесс поиска может занять несколько дней. А бывают ситуации, когда мощный препарат требуется прямо сейчас». По её словам, перебои идёт не только с антибиотиками, но и с физраствором. Считается, что антибиотики лучше вводить капельно. Для этого препарат растворяется в физрастворе. Но об этом способе практически забыли. За неимением физраствора сестры ставят уколы с лекарством в мышцу или одномоментно вводят его шприцем в вену. Так плохо со снабжением, как сейчас, еще никогда в институте не было. «Когда совсем безысходность, то, конечно, смотрим на родственников и пытаемся понять: можем мы их просить или нет. Некоторые сами говорят: скажите, что надо, принесем. Да, бывает, что и так выходим из положения. Но у родственников морально сложно просить препараты, особенно дорогие. Ты не можешь дать гарантию, что это стопроцентно поможет. Ведь назначение конкретного препарата в каждой конкретной ситуации — условие необходимое, но не всегда достаточное для проведения лечения. Кроме того, не все могут купить», - пояснила Ольга Андрейцева. Она добавила, что просить лекарства опасно у родственников. Ведь, если они пожалуются, то виноват будет врач, поэтому медработникам приходится выбирать: пробовать просить или делать вид, что лечишь. «Допустим, очень часто нашим пациентам требуется альбумин. После больших резекций печени возникают отеки, все плохо заживает. В среднем 100 миллиграммов 20-процентного раствора стоят 5-6 тысяч рублей. Нужно 6-10 флаконов, в зависимости от состояния пациента. Вот и получается, что минимум 30 тысяч», - добавила врач. Открытое письмо Ольги Андрейцевой широко обсуждается в соцсетях, а в руководстве института считают, что хирург написало его с целью занять место главврача. «Я написала служебную записку на имя директора НМИЦХ академика А.Ш. Ревишвили с предложениями по оптимизации работы учреждения. Одним из пунктов предложила освободить от должности нынешнего главного врача. Причины — неэффективность работы. И рассмотреть мою кандидатуру на эту должность. Решать это предлагала путем тайного голосования на совещании заведующих отделениями. Знаете, это, конечно же, была в некотором роде шутка. Я — клиницист до мозга костей, состоявшийся в профессии. Административная работа для меня неинтересна. Однако потом подумала — кто, если не я? Пожалуй, можно и главным врачом. В личном разговоре с директором прямо это и предложила. При этом подчеркнула, что меня не должность интересует, а полномочия. Я буду решать, что нужно для хирургической службы, так как хорошо знаю ее логистику. Что плохого или меркантильного в этом предложении? Не справилась — уволили бы с треском через несколько месяцев! Разве не так? Мне директор во время той аудиенции, где были озвучены претензии на нехватку расходных материалов и оборудования сказал: «А где я вам денег на все возьму?» Я ответила: покажите мне финансовые потоки — и я скажу, где взять. Надо сначала понять, действительно ли такое маленькое бюджетное финансирование в институте, чтобы был глобальный дефицит. Следующий шаг — обсчитать себестоимость лечения каждой группы пациентов в каждой отрасли. Затем, исходя из полученных цифр, строить бизнес-план. Складывается впечатление, что никто этого не делает. Считается, что практически все отделения в институте — нерентабельные, убыточные. Но у нас есть такая тема — реконструктивные операции. После удаления желчного пузыря у пациентов часто повреждаются желчные протоки. Это можно исправить — опять же хирургически. Бывает, что в протоках возникают рубцы. С помощью специальных дренажей протоки расширяются. Государство выделяет квоту на это лечение в 100 тысяч рублей. Но последняя закупка дренажей была в декабре 2017 года. К февралю они закончились. С тех пор никто их не покупает. Импортный, самый дорогой дренаж стоит 14 тысяч. Некоторым нужно два. В среднем госпитализация — трое суток. Учитывая, что койко-день у нас — 2500 рублей, трое суток госпитализации стоят 6500. В итоге затраты по максимуму — 42 тысячи рублей. То есть почти 60 тысяч остается медучреждению. Но если учитывать, что многие обходятся без госпитализации, то на круг получается очень много, это называется сверхприбыль. Некоторые больные сами покупают дренажи. То есть получается, что дренаж оплачен дважды — пациентом и страховой компанией. Другой пример. Взяли в институт онколога. Замечательный доктор, знающий химиотерапевт. Медучреждениям и даже коммерческим клиникам выгодно выполнять химиотерапию по каналам обязательного медицинского страхования. Это хорошо оплачивается. Но у нас администрация считает, что это вовсе не выгодно. Химиотерапия проводится у нас только платно. В среднем курс стоит 70 тысяч рублей. Курс проводится раз в месяц. Вот и считайте! Естественно, многие не могут такого себе позволить. Институт на этом теряет и больных, и деньги», - пояснила врач. Из канцелярии президента письмо хирурга перенаправили в Минздрав. Оттуда приехала сотрудница, руководство устроило ей экскурсию по отремонтированным этажам. В клинические отделения она так и не дошла. Ответ из Минздрава недавно пришел: «По информации, полученной от Федерального государственного бюджетного учреждения "Институт хирургии имени А.В. Вишневского" Минздрава РФ, факты, указанные в вашем обращении, не подтвердились». Из других ведомств пока ничего не приходило. После огласки администрация института уже сделала определенные шаги: на ученом совете директор объявил, что планируется закупка нового робота Da Vinci, компьютерного и магнитно-резонансного томографов. Письмо Ольга Андрейцева написала только от сея, не став просить подписей от коллег, чтобы не подставлять их в случае, если ничего не выйдет. «Я так решила. Одной легче. Подниму я сейчас революцию, сподвигну людей на подвиги, а пойдет не так, как хочется. Они посмотрят мне в глаза и скажут: вот не получилось, увольняют. У нас мужики молодые: 40-50 лет, кормильцы семей. Ну зачем мне на себя взваливать ответственность за судьбы коллег? Тяжело отвечать за тех, кого ты приручил. Сейчас даже боюсь с кем-то в институте останавливаться, здороваться. На конференциях стараюсь садиться отдельно от всех, чтобы люди не попали под подозрение администрации в связях со мной. Но очень многие поддерживают меня. В коридоре встречают, шепчут: молодец! Надеются на изменения к лучшему, конечно. Сейчас получаю письма от врачей из других больниц. Пишут, что у них почти то же самое. Но они смирились. Простые люди уже перестали верить, что от них хоть что-то существенное зависит, что они могут побороть систему. А я – верю! Я максималист. Если бы не верила, не начинала бы эту борьбу. Не думайте, что я такая смелая. Просто имею запасной парашют. В декабре мне исполняется 55 лет, я могу уйти на пенсию. За себя не боюсь, просто уйду из медицины. Может, для тех, кто останется в институте, что-то изменится в лучшую сторону», - заключила Ольга Андрейцева. Р. S.«Лента.ру» позвонила в приемную директора Национального медицинского исследовательского центра хирургии им. А.В. Вишневского Амирана Ревишвили. Однако там от комментариев отказались. В свою очередь главврач НМИЦХ Федор Семенов поставил в известность Ольгу Андрейцеву, что администрация готовит против нее иск в суд «за клевету, за попытку очернить деятельность ведущего учреждения хирургии в стране». Как сообщалось ранее, анафилаксия — тяжелое, угрожающее жизни состояние, возникающее в результате повышенной чувствительности организма к аллергену. Подробнее читайте: Любой врач, назначая лекарства, рискует даже при досконально собранном анамнезе.

Все новости по запросу: тяжёлый пациент

«Врач чувствует себя виноватым, если тяжёлый пациент жив: коллеги остаются без премии»

В Москве медики скорой не смогли сами погрузить в машину 230-килограммового пациента