Его было заметно сразу – молодой, позитивный, в яркой бандане и медицинской обуви с божьими коровками. Когда он заходит, вся женская палата улыбается, мужики – тянутся руку пожать. 

В операционной всегда поможет переложить пациента и будет сопровождать до палаты. В один из таких разов пациент, – тоже молодой парень, – придя в себя на койке, окликнул его по имени: «Олег! А ты мой аппендикс сфотографировал?» «Олегович!» – поправил его Олег Олегович и рассмеялся: «А то у меня дел больше нет, как твой аппендикс фотографировать! Если его не утилизировали, завтра покажу, спи!» Пациент, довольный, закрыл глаза.

Олег Олегович Шестаков – врач анестезиолог-реаниматолог 6-й СГКБ. Ему 27 лет.  Он практически со всеми тут на «ты» и для пациентов, скорее, друг. Поэтому неудивительно, что они часто «забывают» назвать его по отчеству. Но он не сильно из-за этого переживает. «Кошмар, вчера такого же молодого привозили – в ДТП пострадал, я чуть не поседел», – говорит он мне, когда мы выходим из палаты. «А ты одинаково за всех волнуешься: и за молодых, и за старых?» – спрашиваю я и сама себя ненавижу за провокацию – но журналистику из крови не вытравишь.  «Знаешь, да, – спокойно отвечает Олег. – Потому что молодые – похожи на меня, а те, кто старше – на моих родных. И за всех я переживаю одинаково».

Разговорились.

– А пациенты, наверное, переживают, что ты такой молодой, а уже врач?

– Конечно, это же их любимый вопрос: «А вы правда доктор? Такой молодой…» Но я всегда отвечаю:  «После наркоза увидите, какой». Молодость – не порок. Мне самому делали операцию в 4 года – был врожденный порок сердца, и тогда родители тоже сделали ставку на молодого врача. Не прогадали.

Я смотрю и вижу – из выреза хирургической пижамы у врача проглядывает шрам от самого горла.

 – Тогда ты и решил пойти в медицину?

– Ну, как только дети начинают что-то понимать, тогда и решил… Не помню, во сколько. Помню, после 9-го класса сам поступил в Медицинский лицей. Сдал экзамены, меня приняли, а родителям об этом сообщил только по факту. Мама меня отговаривала: работа врача тяжелая и физически, и морально. Но бесполезно. Поступил в университет, досрочно окончил ординатуру.  Со специальностью определился сразу: я знал, что сидеть на месте и выписывать рецепты – это не мое. Мне нужно было туда, где все на грани – а это и есть анестезиология и реанимация.

– Как проходит твой обычный день?

Днем – плановые операции, ведение и лечение больных различного профиля в ПИТе (палата интенсивной терапии, – Авт.). Плюс дежурства. Бывают более-менее спокойные, а бывает, из операционной не выходишь.

– А к плановым операциям как готовишься?

– Прежде всего – общение с пациентами. Когда смотришь на человека, уже прикидываешь его физиологические характеристики, моральный настрой. Если человек сильно взволнован – назначаешь премедикацию. Вот, говорят, что врачей-анестезиологов никто не помнит: появляются они перед введением в наркоз, а когда пациент просыпается – их уже рядом нет. Но я готов это оспорить. Я помню практически всех своих пациентов, а они – меня. Ведь все зависит от общения. Важно поговорить, поднять настроение. Исход лечения во многом от этого зависит, от эмоционального фона. Даже из наркоза люди выходят по-разному…

– Кстати, как?

– Мне всегда приятно слышать: «Спасибо, доктор, я так хорошо поспал!». Но особенности психики таковы, что в постнаркозном периоде кому-то кажется, что он спокойно спал, а на самом деле сыпал анекдотами, пел песни, читал стихи. Бывало, собственного сочинения. Женщины иногда признаются в любви, говорят: «Доктор, я вас хочу», а приличные люди матерятся и посылают всех на три буквы.  Спрашиваешь у него: «Как ты? Все в порядке?», а он в ответ: «Да пошел ты на …!», – смеется доктор. – Один пациент – молодой парень, как очнулся, рассказывал, что он побывал в компьютерной игре: «Представляете, она еще даже в продажу не вышла, а я уже в ней был!» А другой после наркоза пытался танцевать лежа на операционном столе. Причем у него довольно неплохо получалось!

– А как относиться к тому, что некоторые слышат, как хирурги переговариваются во время операции, а другие утверждают, что «вылетали из тела» и смотрели за происходящим с потолка? Может ли пациент очнуться во время операции?

– «Я вылетал из тела» – из серии «я ездил на море» или «был в компьютерной игре», я считаю. Все-таки для анестезии используются препараты сильно действующие на ЦНС. Слышать обрывки фраз – еще возможно, но здесь речь об особенностях и дозе введенного препарата. Очнуться во время операции нереально – она просчитана и расписана по минутам. А при любой нештатной ситуации принимаются соответствующие меры.

– Говорят, что есть «хороший» и «плохой» наркоз… Якобы, если человек платит деньги – у него – хороший.

– Бред. Какой может быть «хороший-плохой» наркоз, если препараты одинаковые? Задача анестезиолога – подобрать тактику и схему проведения таким образом, чтобы пациенту было максимально комфортно. При этом, как ни крути, любой наркоз – это яд для организма. И если объем операционного вмешательства большой, то выводить его из наркоза будут в реанимации. Это, например, какой наркоз? Плохой?

Я считаю, что здесь речь о том, что кто-то взял деньги, а сделал одинаково. И этот «кто-то» пустили утку о «плохом» и «хорошем» наркозе. На постнаркозную депрессию влияет множество факторов: возраст, злоупотребление алкоголем, эмоциональный фон. Я буду подбирать анестезию и для алкоголика, и для чиновника или бизнесмена – с учетом их индивидуальных особенностей. Но алкоголику после наркоза будет хуже, потому что он алкоголик. А не потому, что у другого наркоз был какой-то особенный. Делать свою работу хорошо надо независимо от социального статуса пациента, посылает он тебя «на …» или нет. И самому при этом оставаться человеком.

– А как же слухи о врачах, которые пристают к своим больным, пока те под наркозом…

– Я не знаю, что это за врачи, потому что они – больные люди в таком случае, а не врачи. Для любого доктора неважно, кто перед тобой: парень или девушка, прежде всего это человек, за жизнь и здоровье которого ты должен бороться. Когда пациентки в операционной стесняются раздеться, я то же самое говорю – я не мужчина, а врач, существо бесполое.

– Ты не жалеешь о том, что пошел в медицину?

– Ни минуты не пожалел. Про свое призвание каждый врач может сказать – «жизни спасать, помогать» – это понятно. Но кто-то из великих писал: «Нельзя лечить тело и не лечить душу». Вот что первично. Сначала надо поднять боевой дух пациента, улучшить его моральный настрой, вдохнуть жизнь, посеять надежду, подарить оптимизм. Даже статистика показывает, что оптимистически настроенные больные быстрее выздоравливают. Даже будучи в самых тяжелых состояниях. И смотреть потом, как он, живой и здоровый, уходит на своих ногах из больницы, – вот настоящее счастье врача.

– Тебя как-то изменила эта профессия?

– Сделала хладнокровнее, наверное. И сняла розовые очки. Я пришел сюда после института такой: «Эхехей, вот бы жить всем да радоваться жизни!» А тут – один из-за несчастной любви выпрыгнул с 10-го этажа, другой пострадал в ДТП, у третьего неоперабельный рак и осталось дни считать до смерти… За что им это? В чем они виноваты? Я не знаю. Так же, как и не знаю, что там – за гранью. Я просто иногда стою у границы и помогаю человеку опуститься в медикаментозный сон. И каждый раз, когда его душа возвращается обратно, мое сердце вздрагивает от радости.

И это говорил человек со шрамом на сердце во всю грудную клетку, который сам чуть не умер в детстве. Наверное, о них говорят – настоящие врачи. От Бога. И он – душа нашей больницы.

Автор – журналистка Виктория Фёдорова, которая трудится санитаркой в 6-й городской больнице Саратова и пишет о том, что видит на работе.

Как сообщалось ранее, главврач смоленского регионального онкодиспансера обвиняет местных чиновников от медицины в злоупотреблениях и коррупции. Вслед за экс-главой 62-й московской онкологической больницы Анатолием Махсоном, решился «вынести сор из избы» его смоленский коллега — теперь уже бывший главный врач СООКД Сергей Гуло. Подробнее читайте: «Лечил пациентов как надо — уволили»: история главврача смоленского онкодиспансера