Сколько дней можно провести в коме и выжить, о чем спорят анестезиологи и хирурги, какой бывает наркоз и можно ли проснуться во время операции: тонкостями профессии делится заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии №3 Саратовской областной больницы Сергей Николаевич Щербаков.
– Как и почему вы стали врачом анестезиологом-реаниматологом?
– У меня было два варианта: стать летчиком или врачом. Отец военный, сестра поступила в медицинский, эти темы были близки… Выбрал медицинский. Уже с первых курсов работал санитаром, медбратом. «Анестезиология и реанимация» тогда не была отдельной специальностью, проходила в рамках хирургии. Но в середине 90-х появилась интернатура, куда я и отправился. Все было самим собой разумеющимся. Хотя был знаковый случай. Как-то я зашел в церковь, потому что казалось, был на распутье. Там познакомился с женщиной, которая внезапно сказала мне: «Медицина — это не твое совершенно. Поступай в семинарию». И так задела своими словами, что я сделал все наоборот. Это была судьба, наверное.
– В 90-х анестезиология находилась на зачаточном уровне?
– Ну не сказать, что зачаточном. Анестезиология, как и реаниматология, в целом молодые науки. Я застал еще классику: закись азота, эфир, азеотропные смеси. Наш отечественный аппарат искусственной вентиляции легких РО-6, здоровый такой. С той аппаратурой, которая была раньше, мы, конечно, не смогли бы сейчас работать. Безусловно, многих спасали, но смертность была тоже не низкая. Сейчас техника продвинулась далеко вперед, все равно, что сравнивать «Мерседес» с «Запорожцем». Ингаляционные анестетики стали другие, не вызывающие раздражения дыхательных путей. Улучшилась диагностика: раньше гематому в голове наугад искали, сейчас есть нейровизуализация, КТ, МРТ. Аневризму заранее выявить не могли, а в данное время профилактическая хирургическая практика набирает обороты. Прогресс неминуемый. Единственно, что – к хорошему быстро привыкаешь. Но врач в первую очередь должен уметь думать клинически, опираться на анамнез, а не только на наличие разносторонних обследований. Ситуации бывают разные, и нужное исследование не всегда может оказаться под рукой.
– А нынешние студенты-медики отличаются от прежних?
– Сложно сказать, сейчас все отличается. Я недавно был на кафедре скорой неотложной анестезиолого-реанимационной помощи и симуляционных технологий в медицине, там теперь все по-другому. Симуляторы, тренажеры, манекены. А мы раньше в анатомичках занимались, иногда даже препараты домой брали, лягушек резали… Мир стал другой. Но студенты те же. К нам ребята разные приходят: есть, кто сразу понимает, что от них хотят, кто-то не совсем. Но сразу не все дается даже молодым докторам. Если не имел опыта работы, то и после ординатуры будет сложновато.
– Анестезиология и реанимация всегда считалась «мужской» специальностью. Сейчас что-то изменилось?
– Честно говоря, не знаю, зачем сюда женщины идут (смеется, – прим.Авт). Им, наверное, тяжело домой приходить и после этого ребенком заниматься, домашними делами… Тут физическая сила нужна, моральная стойкость. Но работают вроде, им нравится. Хотя морально к этой работе невозможно адаптироваться. Бывает, не спишь, в голове основные моменты прокручиваешь. Бывает, к больным привязываешься, а результат не тот, который ты хотел…Те же разговоры с родственниками. Я каждый вечер звоню, чтобы узнать обстановку в отделении, на связи 24 часа в сутки. Могу в 2 часа ночи приехать. Не всем, наверное, такой ритм подходит.
– Какие основные проблемы у пациентов, которыми вы занимаетесь?
– Мы работаем в рамках Регионального сосудистого центра, поэтому основные патологии: ОНМК, ЧМТ, заболевания нейрохирургического профиля. С кровоизлияниями, отеком мозга к нам везут пациентов со всей области. Здесь главный фактор — время, чем раньше начата интенсивная терапия, тем лучше. Но, к сожалению, иногда люди поступают только на 3-4-е сутки с уже запущенной клинической картиной. Поэтому важно не только развивать доступность медицины в селах, но и повышать грамотность населения. Чтобы человек понимал, когда с ним происходит неладное и срочно обращался к врачу, а не ждал, пока «само пройдет».
– Если речь идет о плановых операциях, то в народе бытует мнение о «плохом и хорошем» наркозе. То есть, если заплатишь доктору, то будет «хороший» наркоз, а если нет — то плохой. Как это можно прокомментировать?
– Глупость какая. Если врач опытный, то он всегда сделает «хороший» наркоз, потому что «плохой» делать не умеет. Это же индивидуальные дозировки, виды, критерии наркоза. Человек должен открыть глаза тогда, когда его будит анестезиолог, а не раньше или позже. Душу радует, когда операция пролетела для пациента, как полуденный сон. Хотя постнаркозные осложнения тоже бывают. Мы не Боги. Значит, не все просчитал, случилась индивидуальная реакция на препарат и так далее, много факторов может сойтись.
– Случались в вашей практике чудеса, когда безнадежные больные приходили в себя?
– Жизнь вообще чудо. На моей памяти пациентка пришла в себя после 45 дней комы, это максимальное количество дней, которое я видел. Но чудо – это главным образом коллективная работа. Играет роль не только медикаментозная терапия, за пациентом еще нужно правильно ухаживать. Если ничего не делать, ничего не будет. В реанимации невозможно сказать — я один его спас, а вы рядом стояли. Здесь имеет значение только совместный труд врачей, медсестер, санитарок.
– Правда ли, что у анестезиологов с хирургами постоянные выяснения отношений в духе «кто главнее»? И бывает ли вам обидно, когда пациент после операции благодарит только хирурга, потому что о вашем участии просто не помнит.
– Как говорится, не нравится — не работай. Естественно, что наши пациенты находятся на этапе между жизнью и смертью, и вообще не в состоянии помнить. Хотя есть пациентка, которая каждый год поздравляет меня с днем медика, кто-то пишет благодарности… Мы не всеми забытые люди. А с хирургами работа совместная, какое может быть выяснение отношений? Они на своем этапе работают, мы на своем. Цель общая. Когда человек вышел из больницы на своих ногах — тогда и есть результат, причем тут кто главнее? Случаются, конечно, рабочие моменты, когда можно прикрикнуть друг на друга — но это в любом коллективе есть, где кипит напряженная работа.
– Как вы отнеслись к закону о допуске родственников больного в реанимацию?
– Положительно. Это же не тюрьма, где двери должны быть совершенно закрыты. Подержать за руку, успеть проститься — это важно. Только должен быть четкий регламент и понимание со стороны родственников. Без этих: «я хочу», «ты должен», «срочно иди сюда». Не у всех в сознании укладывается родственник фиксированный на кровати, на седации. Люди начинают искать отрицательные моменты, считать, что каждая медсестра и санитарка должны находиться у постели его близкого круглосуточно. А бывает наоборот — люди просто помогают без лишних вопросов. За счет их участия пациенты быстрее поднимаются на ноги.
– Синдром выгорания силен в вашей профессии?
– Случается, без него никак. Мы тоже устаем, и настроение может быть разное. Приходишь с одним, уходишь с другим… Да, должен оставлять его дома или наоборот на работе, но не всегда получается. Мы же люди. А как иначе?
Как сообщалось ранее, анестезиолог, работающий по специальности с 95-го года рассказал о спорах с хирургами, у кого из них больше ответственности в операционной, об основных мифах в его профессии и почему женщинам сложнее работать в отделениях АиР. Подробнее читайте: Врач: Анестезиологам платят хорошо – без них хирургия будет парализована