Да, было… наверное.

Вызов на фельдшерской бригаде, адрес в предместьях, крысиная нора, почему-то имеющая адресную табличку и статус человеческого жилья, вонь помойки в лицо, стоило только распахнуть дверь. Пьяная бабища, орущая в тональности работающей бензопилы, матерящаяся, швыряющая всевозможные предметы обихода в меня, и в то, едва ворочающееся, тело, которое, могу предположить, было ее сожителем. Я, молодой и наивный, стою на пороге обрыган-хаты, пытаясь понять своим еще неочерствевшим мозгом, кого же тут надо реанимировать (повод к вызову “умирает”, если что). Никого, по итогам.

Мерзкая пьяная склока – на полу разбита бутылка, источающая осколками смрад ацетона, сковородка на полу, в обрамлении лепестков недожаренной картошки, багровый подтек на стене (нет-нет, без криминала – просто швырнутая бутылка соуса по-грузински). И вопли с обеих сторон определенного характера – грубые, но заунывные, как песнь муэдзина, которому прищемили мудя пассатижами.

Задал два вполне риторических вопроса “Ребята, скорую вызывали?”, ответа не дождался, почти ушел… и тут мне под ноги выбрался котеночек. Маленький такой, худенький, одну лапу подволакивающий, пепельного цвета шерсти и длинными такими усами, торчащими почти строго вперед. На одном бочку шерсть была подпалена, образовав струп размером с две пятирублевые монеты. Глазки котика закисли и слезились, но он по-деловому обнюхал мою брючину, смешно фыркнул, вцепился когтями в нее, и устроился на моем ботинке. Устроился, вытянул шейку и начал нюхать воздух. Его усы топорщились и мелко дрожали, словно кто-то щекотал ему в носике.
Я замер.

Прислушался – кот, перестав нюхать, едва слышно урчал, обняв лапами мой ботинок. Я повертел головой – хозяева квартиры продолжали срач. Огляделся – нигде не было стандартной миски с едой.

– Кот ваш? – спросил я семейство. Семейство не реагировало, нечленораздельно продолжая выяснять отношения.

Ну и хер с вами, подумал я, забирая котеньку и унося. В какой-то момент мелькнула мысль – не обвинят ли в воровстве…. но тут котик сморщил мордочку и уткнулся ей в мою ладонь, защекотав ее усиками и фыркая мокрым носом.

На станцию я вернулся, чувствуя себя героем.

– Олег? Это откуда кот?
– Подарили за лечение, – отвечал я.
– Так он вроде не породистый?
– Это ты вроде не породистый, – лениво отвечал я, скармливая урчащему котеночку хвост креветки (специально купил в ларьке аж кило их, замороженных, и каждую размораживал индивидуально, в кружке с кипятком).

На последующие вызовы в течение всех суток кот ездил со мной – благо, ничего серьезнее температур и хронического недоебита не попадалось. На нашей форме по бокам были нашиты большие карманы, и котенька отлично умещался в один из них.

– Ой, доктор, а что это у вас за котик…?
– Котик лечебный, очень чувствителен к тропонинам, – серьезно отвечал я, дописывая карту вызова. – Инфаркты чует прямо сразу, стоит только на колени посадить. Если что не так – начинает мяукать. Конечно, это не совсем по стандартам, но…
– А… можно?
– Можно, – разрешал я, и лечебного котика усаживали на колени, тискали, чесали, гладили, ожидая от него тревожного “мяу” в качестве индикации разрушения миокарда.

Утром ко мне подошла фельдшер Наташа. Дай бог тебе здоровья, Наташенька – от моего имени, и еще от имени всех ста сорока котиков, которых ты спасла от голодной смерти. Что сама Наташка, что ее муж – жуткие кошатники, и в их частном имении есть специальный “Кошкин дом” – обустроенный мужем строго под нужды бездомных мурлык.

– Олег, – решительно начала она. – Кота домой заберешь?
– Хотелось бы, но не могу. Дома свой есть, конкуренции не потерпит.
– Все, – ответила Наталья. – Сейчас смену сдам, потом зайду и заберу.

Вернувшись в бригадную комнату, я обнаружил котика, обнюхивающего ногу сменяющего меня фельдшера Игоря Толыпина. Обнюхивающего так же – вытянув шею, оттопырив усы, смешно поводя ими, словно антеннами. Игорю шел уже шестой десяток, у него было три дочери, ипотека, контры с начальством и пивное пузо. Игорь смеялся, а котейка упрямо тыкался серой мордочкой в его ногу, периодически задирая лапу и дергая брючину маленькими когтями.

– Чего ему надо?
– Это диагностический кот, Игорек, – сказал я. – Намекает, чтобы ты пузо согнал и уже хоть раз кардиограмму снял себе, а не бабкам и истеричкам.

Игорь засмеялся, допил кофе, докурил уже шестую с пересменки сигарету, и уехал на вызов. Я забрал котика на руки, почесал за мохнатым ушком, из которого топорщился белый пушок, отдал Наташе.

На следующее утро я узнал, что Игоря сняли с линии – с трансмуральным инфарктом, прямо на вызове заработал. Лежит в реанимации. Диагностирован забавно – снимал на вызове кардиограмму очередной юной деве, страдающей невниманием своего ухажера, но тут из соседней комнаты вышел ее кот – такой же серый и пушистый. Игорь посмотрел на кота, дернул напарника, сжимая грудь слева:

– Слушай, что-то херово мне… сними пленку, пока не началось…

И сполз по креслу, на котором сидел.
На морфине и тромболизисе Игоря успели довезти.Еще через три дня я в пять утра (на работу приходится выезжать рано), вылезая из машины, дабы выбросить мусор, неудачно чихнул, вывернув руку, открывающую дверь – и мое, когда-то вывихнутое на вызове благодарным пациентом плечо, сделало звонкое хрусть, загнав головку плечевой кости в подмышечную впадину. Пять утра… позвать на помощь некого, спасибо другу, который услышал мои вопли, отвез меня в травмпункт. Было ну очень больно в течение всего этого времени, а еще был общий наркоз и полтора месяца в гипсовой лангете.

Недавно я позвонил Натахе. Котика зовут Тропик (производное от “тропониновый тест” – не иначе), жив-здоров, хрумкает котячий корм за обе щеки, дерет когтиками мебель, катается по ковру, требуя,чтобы чесали пузик – в общем, делает все, что должен делать обычный дворовый кот.
Но иногда (Наташа даже нервно усмехнулась), Тропик, услышав сирену проезжающих бригад скорой помощи, бросается к окну, замирает и начинает нюхать воздух, шевеля усами.

Автор: фельдшер с 10-летним стажем Олег Врайтов