За пять лет войны через советские военные госпитали прошли более 22 млн человек, из них 17 млн были возвращены в строй. Воспоминаниями о событиях тех лет, о том, как строилась работа военно-полевого госпиталя, и в каких условиях приходилось жить и работать врачам, медсестрам и санитаркам рассказали участники военных действий, военные врачи-хирурги, ветераны Великой Отечественной войны, москвичи Анна Медведева и Иосиф Барон.

С учебником на передовой

95-летняя майор медицинской службы в отставке Анна Медведева живет в уютной однокомнатной квартире на Соколиной горе. Во время войны она прошла со своим эвакогоспиталем от Москвы до Кенигсберга. Выпускница Саратовского мединститута училась на педиатра. С началом войны страна остро нуждалась в медиках, поэтому программу госэкзаменов сократили и в конце декабря 1941 года студентов ее потока выпустили уже лечащими врачами.

В 1942 году молодой доктор попала на фронт добровольцем в сортировочный эвакогоспиталь №290 Западного, впоследствии 3-го Белорусского направления, который располагался на Госпитальной площади в Лефортово, на том месте, где сейчас стоит госпиталь им Н.Н. Бурденко. «Сортировочный госпиталь не только день и ночь принимает раненых, но и должен обязательно их эвакуировать. Но это не просто перевалочный пункт, здесь всех раненых должны осмотреть и решить, что с ним делать», – рассказывает Анна Медведева.

Специальность военно-полевого хирурга пришлось осваивать на ходу. «Опыта у нас не было, но мы все время учились, у всех были учебники. Если не было наступления, рабочий день продолжался 12 часов. Если начиналось наступление, перевязки и первичный прием раненых длились по 16 часов. Тяжело было стоять на потоке в перевязочной, но работать в операционной было еще тяжелее – там не было возможности отлучиться даже по нужде», – вспоминает она.

По прибытии раненым сразу давали крепкий горячий чай и бутерброд с сыром или колбасой, чтобы вывести из стрессового состояния, мыли, обрабатывали раны. Подготовкой пациентов к операции занимались цирюльники. Перевязочных материалов не хватало. «Бинты, с которыми поступали раненные, были грязные, засохшие. Прежде чем осматривать рану, их надо было снять. Разрезать бинты было бы намного быстрее, но делать это запрещалось. Бинт надо было размотать и бросить в таз с дезинфицирующим материалом. Потом это все стиралось, гладилось и отправлялось в автоклав на стерилизацию», – рассказывает Анна Медведева.

Сортировочный госпиталь был рассчитан на четырех тысяч раненых. Но во время боев, а бои за Москву шли сутками, раненые поступали сплошным потоком, госпиталь принимал до 9-10 тысяч человек в сутки. Главный хирург Советской армии Николай Бурденко неоднократно подчеркивал важность скорейшей доставки раненых к пунктам оказания первой медицинской помощи и обеспечения их дальнейшей эвакуации. Для эвакуации использовались самые разнообразные методы: от собачьих упряжек, вывозивших людей с передовой, до санитарных поездов, пароходов и самолетов для отправки раненых в тыловые госпитали.

В 290 СЭГ работали три приемно-сортировочных отделения: для ходячих раненых, для носилочных и терапевтическое – для больных. «Я работала ординатором в приемно-эвакуационном отделении для ходячих — их принимали для отправки в глубокий тыл, но только тех, у кого срок лечения был больше 60 дней. Почти 50% – легкораненые, которых гнать в глубокий тыл не было смысла. Мест не хватало. Офицеров клали на одну кровать по двое, солдатам стелили войлок на полу», – рассказывает Анна Павловна. При этом у многих больных развивалась газовая гангрена, и их нужно было изолировать из общих палат во избежание распространения заражения.

Большие потери армия несла из-за отсутствия антибиотиков, которые помогали бы бороться с заражением крови. На Западе пенициллин стали использовать с 1942 года, в итоге смертность удалось сильно сократить. Российским ученым дали задание в кратчайшие сроки разработать свой пенициллин. «Были, конечно, немецкие препараты и у нас, но лишь для особо тяжелых случаев. Но после 1943 года пенициллин, конечно, появился и проблем с лечением тяжелых ран уже не было», – говорит Анна Медведева.

Очень теплые воспоминания у нее оставил и сам Николай Бурденко. В сентябре 1941 года, переправляясь через Неву, он попал под бомбардировку и был контужен, после чего перенес два кровоизлияния в мозг. Но даже после этого продолжал работать, часто лично контролируя, как функционирует медицинское обеспечение армии. «Он уже плохо слышал, поэтому был всегда с собой блокнот, в котором ему писали вопросы, он там же писал ответы, потому что хоть у него и был слуховой аппарат, он не слышал. Бурденко работал день и ночь, часто лично проверял, как идет поезд, как там расположили раненных, в каком состоянии их отправляют», – вспоминает Анна Медведева.

Судьба уберегла

Одной из проблем, с которой столкнулись действующие хирурги на фронте, был недостаток опыта. При этом работать на передовой приходилось сутками. «Через пункт проходило больше 400 раненых за сутки, много тяжелых. Пока были бои, мы оказывали первую врачебную помощь: это остановка кровотечения, выведение из шокового состояния, накладывание шин. Санитарная палатка находилась в 400-500 метрах от окопов, поэтому это была опасная работа и, конечно, огромное нервное напряжение. Но судьба нас берегла, хотя жертвы среди врачей и медсестер передовой были явлением не редким», – рассказывает военный хирург Иосиф Барон.

В этом году ему исполнилось 95. Молодой студент-медик 2-го Московского медицинского института встретил войну в 1941 году, сдавая экзамены. «Вдруг нам сказали, что выступал Молотов сообщил, что началась война. Большинство моих однокурсников тут же были готовы идти на фронт. Тогда был приказ со второго курса брать студентов-медиков фельдшерами. Мне отказали из-за возраста, так как еще не было 20 лет, сказали доучиваться. Но когда начались бомбежки Москвы, мы, студенты, днем работали в клиниках, а ночью дежурили на крышах на случай попадания зажигательных бомб. На фронте я оказался только в марте 1943 года и сразу же попал в боевые части командиром санитарной роты пехотного полка, которая оказывала первую врачебную помощь», – рассказывает он.

В ходе войны была разработана эффективная система борьбы с травматическим шоком. Но страна остро нуждалась в донорской крови, которой не хватало. В 1944 году насчитывались 5,5 млн доноров, а всего за период войны было использовано около 1 700 тонн консервированной крови. Часто донорскую кровь приходилось сдавать медицинским сестрам и санитаркам, тут же, путем прямого переливания. «У нас была очень хорошая медсестра Дуся Ершова. Многих раненых удалось спасти, благодаря ей. Один из бойцов после выписки написал начальнику госпиталя, вот, мол, не могу спокойно жить, зная, что во мне течет кровь какой-то девушки, дайте мне ее адрес. В итоге они переписывались до конца войны, а потом поженились и вырастили двух дочерей», – рассказала Анна Медведева. В  1944 году ученые освоили метод переливания плазмы, создали новые растворы для консервации крови, стали выпускаться средства для остановки кровотечения.

За пять лет погибли или пропали без вести около 85 тыс. медиков, среди которых 5 тыс. врачей и 9 тыс. средних медицинских работников, почти 71 тыс. санитарных инструкторов и санитаров. «Я получил ранение в сентябре под Варшавой в 1944 году. Поскольку у меня было легкое ранение осколочное кисти рук и позвоночника, я продолжал оказывать помощь. Форсировал Одер и участвовал в освобождении крепости на том берегу реки весной 1945-го. И когда мы уже были в Берлине, в самом конце войны появились известия, что немцы могут применить химическое оружие, и меня направили на курсы и я получил квалификацию врача- токсиколога», – рассказывает Иосиф Барон.

Автор: Татьяна Бескаравайная, medvestnik.ru

Как сообщалось ранее, как реже болеть и дышать полной грудью в 90 лет, рассказала старейший практикующий хирург. Подробнее читайте: Практикующий 90-летний хирург-ветеран рассказала о своей работе.