Все новости по запросу: Александр Чучалин

Заведующий кафедрой госпитальной терапии РНИМУ им. Н. И. Пирогова Минздрава России академик РАН Александр Чучалин рассказал ТАСС, как спасали Брежнева после инцидента на авиазаводе в Ташкенте, как удалось завести сердце главы МИД Громыко, как консультировались с американцами при лечении почечной недостаточности Андропова, как Черненко отравился подаренной рыбой, а также как недуги руководителей страны приводили к развитию отдельных областей отечественной медицины. В 33 года Александр Чучалин защитил докторскую диссертацию, тогда начальником 4-го Главного управления Минздрава СССР был Евгений Чазов, а его помощником – Владимир Шахматов. «После защиты докторской диссертации я получил письмо за подписью Чазова с приглашением стать сотрудником 4-го управления. При этом не оговаривалось, какая должность и так далее, но в случае согласия я должен был пройти собеседование у Шахматова. И я пришел», - рассказал Чучалин. Изначально ему хотели предложить должность заведующего отделением для иностранцев ЦКБ в Кунцево, но, по итогам собеседования, Шахматов захотел делать ему другое предложение. «Всю свою жизнь я связал со 2-м Московским государственным медицинским институтом (с 2010 года — Российский национальный исследовательский медицинский университет имени Н.И. Пирогова — прим. ТАСС). Ректором был Юрий Михайлович Лопухин, и у нас во Втором меде была, я бы сказал, семья. Поэтому вызов и беседу с Шахматовым мы с ректором тоже обсудили. Лопухин позвонил Чазову, и тот ответил: "Юрий Михайлович, конечно, я понимаю, если мы активно возьмемся за этого молодого доктора медицинских наук, это будет большая потеря для института. Та область, которой он занимается, связана с легочными заболеваниями, поэтому мы ему поручим быть консультантом по этим проблемам". Так много десятилетий назад я стал консультантом 4-го управления», - пояснил Чучалин свой путь в 4-е управление. В советских газетах с начала 80-х годов фамилия Чучалина значилась в списке врачей под некрологами Брежнева, Пельше, Андропова, Устинова, Черненко. Доктор рассказал, как проходили консилиумы по таким пациентам. «Создание консилиумов было большой заслугой Чазова, а он умел работать с людьми, был терпим. Я бы сравнил эти консилиумы со своеобразными университетами: туда приглашали главных специалистов 4-го управления в разных областях. В фокусе самого консилиума, конечно, находился больной, но это была очень хорошая школа для каждого из нас. Разумеется, мы собирались не для того, чтобы поучиться, но я очень вырос как врач и специалист, участвуя в этих консилиумах. Их проводили по разным причинам. В первую очередь, это было связано с обострением болезни того или иного руководителя государства. Некоторые собирали экстренно, срочно, среди ночи тебя поднимали. Приведу несколько случаев, которые были конкретно со мной связаны: Леонид Брежнев В марте 1982 года, в год своей смерти, Леонид Ильич Брежнев совершил поездку в Узбекистан, в Ташкент, едва не закончившуюся для него трагически. У этой поездки было две цели. Первая — юбилей республики, где Брежнев должен был вручать государственную награду — орден Ленина. Вторая — юбилей авиационного завода, и в программу генсека входило его посещение. Итак, Брежнев приехал на авиационный завод. Шел по цеху, слева и справа были перекрытия. Рабочий люд встречал его и радостно махал руками Леониду Ильичу. И вдруг балка, которая перегораживала проемы цеха, под тяжестью тех, кто находился наверху, треснула. И огромный бетонный осколок упал на правое плечо Брежнева. Шок, тяжелая травма — перелом ключицы, перелом пяти ребер, кровоизлияние в печень — потом диагностика выявила все это дело. В таких случаях, когда у человека травматический шок, ему помогают лекарствами, снимают боль. Так и поступили. Он пришел в себя, поинтересовался, где находится, вспомнил, для чего сюда приехал. Дальше по программе Брежнев во Дворце дружбы народов должен был вручить награду республике. — Мы должны ехать во дворец, — сказал он. — Леонид Ильич, что вы, как вы там! — всполошились все вокруг. — Я же сказал, мы едем, нужно будет награждать республику орденом Ленина. Во дворце была такая сцена: открывается занавес, стоит Брежнев, начинает говорить, и занавес мгновенно закрывается. Что на самом деле произошло? А случилась простая вещь: кончилось действие обезболивающего, опять пришла дикая боль, потеря сознания, снова он упал и был не способен управлять собой. На следующий день его экстренно доставили в Москву. Мы ночью все собрались, картина не очень хорошая. Что касается моей специальности, на подобную травму прогноз всегда неблагоприятный: у пожилого человека развивается так называемая травматическая пневмония. Поэтому моя задача была сделать так, чтобы эта пневмония не стала роковой, чтобы Брежнев выздоровел и встал на ноги. И действительно, перед Пасхой, а она была поздняя, он стал активен, начал участвовать в делах. Принял тогдашнего патриарха Пимена, они обменялись подарками, и нужно сказать, что это была очень теплая, трогательная встреча. Между ними, я бы сказал, были дружеские отношения. И Леонид Ильич, наверно, все-таки был крещеным человеком, посещал церковь. А тяжелая травма, полученная в Ташкенте, в конечном счете и подвела к тому, что в ноябре 1982 года Брежнев ушел из жизни во время сна. Андрей Громыко Еще одна история произошла, когда Брежнева уже не было. Генеральным секретарем стал Михаил Сергеевич Горбачев, и был у нас такой министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко (в те годы председатель Президиума Верховного Совета СССР — прим. ТАСС). Это был замечательный человек, который медицину держал на дистанции. Он не любил общаться с врачами, обследоваться. А случилась такая беда: Горбачев собирался в свою первую поездку в ГДР (визит состоялся в 1986 году — прим. ред), а по протоколу министр иностранных дел должен его провожать. В ту ночь Громыко тяжело заболел гриппом: высокая температура, у него даже было состояние бреда. И где-то в 3–4 часа ночи меня разбудили. Москва была пустынной, и я домчался до дачи, где жил Громыко, — это Заречье (ныне инновационный центр и микрорайон Сколково — прим. ред.). Там застал такую картину: Громыко бледный, серый в туалетной комнате заканчивает бриться. Я стоял у него за спиной и переступал с ноги на ногу, не знал, как подступиться и о чем говорить. Громыко меня не замечал, не видел, не ощущал. Никаких признаков не подавал, что я ему в какой-то степени интересен. Я поплелся за ним в спальную и сказал: — Андрей Андреевич, вы себя неважно чувствуете, я должен вас осмотреть. — Вы знаете, у меня времени нет. Нужно было просто знать Андрея Андреевича, у него все было четко расписано. Но я настоял, взял его руку, пощупал пульс. Он зашкаливал, все тело горячее. Были плохие признаки интоксикации: когда сам горячий-горячий, а какие-то места уже холодные. — Знаете, вы подцепили тяжелый грипп, и я настойчиво вам советую остаться дома. — Я разговор прекращаю и дальше развивать не буду. Я вас приглашаю в зал столовой, и давайте вместе позавтракаем. Я поплелся за ним в зал. Его жизнь была определена: он в одно и то же время просыпался, одно и то же ел — то есть был предельно организованным человеком. И вот он сидит, ест овсяную кашу и на моих глазах превращается в восковую фигуру: нет мимики, бледность, и начал со стула сползать. Я подбежал, подхватил, чтобы он не упал на пол, и понял, что у него произошла остановка сердца Начал делать легочно-сердечную реанимацию: массировать сердце, делать искусственное дыхание. А у самого мысли пульсируют, будто это у меня сейчас мозги выскочат. Вдруг, к моему удивлению, он поднял веки, взглянул на меня. — Ну, вы теперь поняли, что никуда ехать нельзя? — Я понял… В тот момент я спас ему жизнь. Мы приехали в больницу на Мичуринском проспекте, где продолжили лечение. Громыко никогда ранее не обследовался, и во время диагностики у него была выявлена аневризма брюшного отдела аорты, которая позже сыграла роковую роль, став непосредственной причиной его ухода из жизни. В общем, консилиумы были разные, иногда надо было брать все на себя, иногда — доказывать, говорить, убеждать других, но это была блестящая школа. Иногда возникала необходимость консультаций с иностранцами. Так было в случае с Андроповым. Юрий Андропов Летом 1983 года состояние Андропова вызывало серьезную тревогу. У него нарастала почечная недостаточность, приближались признаки уримии, и нужно было решаться: или трансплантация почки (а она не была распространена в тот период), или приступать к сеансам гемодиализа, далее — искусственная почка и т.д. И тогда мы провели консилиум. Чазов сыграл в этом немалую роль, в том заседании принимала участие американская группа специалистов по гемодиализу во главе с профессором Рубином. Было решено удалять шлаки из организма с помощью искусственной почки. Она дала плюс один год жизни Андропову. Он встал на ноги, но передвигаться мог с трудом Как раз тогда в Москву с первым визитом прибыл канцлер ФРГ Гельмут Коль, и его нужно было встретить, а Андропов из-за своей болезни двух шагов сделать не мог. Решили сообщить немецкой стороне, что генсек простудился и не сможет, к сожалению, встретить канцлера сразу по его прибытии, как было предусмотрено заранее, но назавтра наверняка его примет. Так оно и случилось (встреча Андропова и Коля состоялась в Кремле 5 декабря 1983 года — прим. ТАСС). Голова у Андропова работала просто потрясающе. Я не встречал еще человека с такой памятью, какая была у него. Он каждый день очень много прочитывал: его норма превышала 600 страниц. И когда заканчивал, то воспроизводил прочитанное и откладывал себе в память. Андропов был человеком высочайшего интеллекта, и это в нем поражало. Константина Черненко Черненко родился и вырос в Абакане — сибирский человек. У него была сестра Валентина, брат Николай. Я об этом говорю, потому что у всех была та же болезнь, что и у Константина Устиновича. И я искал генетические маркеры у каждого из них. Они были очень похожи друг на друга лицами, и у всех был одинаковый темп развития эмфиземы легких. У Черненко она стала причиной дыхательной недостаточности и сделала его физически немощным. Поэтому, когда я с ним познакомился как врач и стал им заниматься, то имел дело с инвалидом первой группы. Он был очень мобилизован, работоспособен, все это было в нем, но любое движение предъявляло к организму определенные требования в транспорте кислорода. А обеспечить себя кислородом он уже не мог. Порой человек замыкается, становится малодоступен для контактов и начинает реагировать лишь тогда, когда видит какую-то пользу. Вот он понимал, что ему стало легче от того или иного метода лечения, тогда начинал с человеком общаться. Если Брежнев был открытый, радостный, легко вступал в контакт, разговаривал с каждым — с нянечкой, врачом, дежурным, консультантом, то Черненко таким не был. Он был замкнутым человеком, который максимально сконцентрирован на своих мыслях и делах. Единственной, кого он допускал к себе, была супруга Анна Дмитриевна, которая выполняла роль его секретаря. Она очень много работала. Его дети, дочка и сын, как-то вызывали у нас тревогу, особенно дочь. Иногда она вела себя не совсем адекватно той обстановке, которая реально складывалась. Мы даже считали, что у нее когнитивные проблемы (расстройства, связанные с ухудшением способности запоминать информацию, появление быстрой утомляемости, снижение интеллекта — прим. ред.). Вся жизнь Черненко складывалась из двух вещей. Из-за плохого дыхания он очень поздно просыпался и приезжал к себе на работу в ЦК после 10 часов и уезжал домой после 22 часов. Нужно отметить, что все наши руководители, а особенно Андропов, наверно, еще от сталинского периода унаследовали привычку работать допоздна. И Черненко приезжал домой, конечно, уставший и измотанный. А если еще появлялся врач, то кроме раздражения это уже ничего не вызывало. Поэтому взаимоотношения между врачом и пациентом всегда были сложные Я активно искал, чем Черненко можно помочь, как помочь. Тут нужно понимать медицину того периода, о котором я говорю. Тогда методы, получившие сегодня большое развитие, носили характер начальных, пилотных исследований. В частности, длительная терапия кислородом, которая действительно помогает справляться с одышкой, и пациенты становятся более активными. Это машина — концентратор кислорода, которая включается в электрическую сеть, немного гудит при этом. Нужно было убедить Черненко пользоваться кислородом, особенно в ночные часы. Так он наконец стал спать лучше. После этого он подружился со мной. До этого дружбы не получалось. Стали приходить и разрабатываться лекарственные препараты нового поколения. Я внимательно за этим следил. И самое передовое, что появлялось на Западе, такие препараты, как сальбутамол, интелин, ингаляционные глюкокортикостероиды, беклометазон, будесонид, мы назначали Черненко. Сейчас такое трудно сделать. Чтобы лекарство появилось у нас в стране, мы должны пройти сложный путь регистрации, апробации. А тогда спецслужбы очень здорово помогали нам, врачам. Конечно, согласовывали с Чазовым, и препараты доставляли мгновенно. Проблем в лекарствах и обеспечении приборами не было, при условии, что ты убеждаешь консилиум, что такое лечение необходимо. Эти препараты в сочетании с кислородом принесли Черненко значительное облегчение. В августе 1984 года мы с ним полетели в Кисловодск, там находилась правительственная дача. Чазов просил, чтобы я его сопровождал. Мне казалось, что свежий воздух, прекрасный вид на Эльбрус будут способствовать хорошему состоянию Черненко. К большому сожалению, этого не произошло. Он стал себя хуже чувствовать, и нам пришлось экстренно сокращать его пребывание на Кавказе, и остаток отпуска он уже провел в Подмосковье. Этот пример говорит о том, что он был лимитирован до предела. Скажем, перелет самолетом Москва — Минеральные Воды был проблемой. Черненко очень любил Завидово, еще от Леонида Ильича у него сохранилась эта страсть — ездить в Завидово. Однако всякий раз мы с Чазовым неслись туда на скорой, потому что нужно было Черненко оказывать помощь. Еще хочу выделить главную его черту — он был безукоризненно честным человеком и преданным делу, которое он нес. Как врач я мог это наблюдать. Переломным моментом в заболевании Черненко стало его отравление рыбой. У него это очень тяжело протекало. Шок, там был самый настоящий шок. Токсический шок от этой рыбы. Его доставили в Москву в ЦКБ и там выхаживали. Он тяжело выходил из этого состояния. Андропов и Черненко оба были тяжело больны. Финишная прямая была в жизни у Андропова с его почечной недостаточностью, а у Черненко — тяжелейшая форма дыхательной недостаточности. В этом отношении они друг друга стоили. В тот день, когда Черненко выбрали генеральным секретарем, у меня был назначен осмотр на Грановского с его лечащим врачом Осиповой. Мы думали: ну, раз такое событие, наверное, не приедет. Нет, он приехал. Это к тому, что он уже тогда мне поверил — в день своего избрания не отказался от визита ко мне. Знак того, что между нами установились доверительные отношения. Черненко вошел, и я впервые увидел улыбку на его лице. Он сказал: "Я стал сегодня генеральным секретарем". А по выражению моего лица понял, что я этого не одобряю. И он тогда произнес фразу, которую иногда я вспоминаю: "Власть только берут, власть никогда не отдают". Это и стало причиной, почему он ушел из жизни через такой короткий промежуток времени. Черненко умирал у нас с Чазовым на руках. Наросли явления комы, потеря сознания, и тихо он ушел из жизни. И когда была аутопсия (посмертное вскрытие — прим. ред.), а она в таких случаях всегда проводится, чтобы не возникало разногласий, от чего умер пациент, тогда я увидел такие легкие, которые ни до этого, ни по сегодняшний день я не видел. Даже сама ткань была похожа на маленькую-маленькую тряпочку, которую иногда водители используют, чтобы протереть стекла. Практически полная атрофия, мертвая легочная ткань. Она была поражена далеко зашедшими дистрофическими, атрофическими процессами. А мы со своей стороны старались сделать все, чтобы он дышал и максимально работал… Когда Чазов стал начальником Кремлевки, конечно, он смог поставить вопрос, чтобы государство действительно вложило средства в развитие такого направления, как кардиология. Он создал систему. Кардиоцентры появились по всему Союзу: в Томске, в Тюмени, в Ленинграде. Точно так же сделал Блохин по онкологии — в Ростове-на-Дону построил великолепный онкодиспансер. Я должен быть объективен: кто-то действительно имел возможность продвинуть свой вопрос. Например, покойный офтальмолог Святослав Федоров. У Николая Рыжкова отец стал терять зрение, вплоть до катаракты, и Федоров сделал операцию легко и амбулаторно. И на Рыжкова это произвело большое впечатление. С тех пор начали появляться офтальмологические центры Федорова, но это он тоже не под себя делал. И вы посмотрите, как стала создаваться система оказания помощи больным офтальмологического плана. Может быть, что-то приобрел для себя офтальмолог Михаил Краснов, построил себе институт глазных болезней. А те люди, фамилии которых я называл, они действительно сделали очень много и для здравоохранения страны. А что касается меня, то Черненко на это никогда бы не пошел. В этом случае мне помог бывший министр здравоохранения РСФСР Анатолий Потапов. Он в свое время сменил на этом посту Владимира Трофимова, участника Великой Отечественной войны, который имел тяжелое легочное заболевание, и я его нянчил, спасал. И Трофимов понимал, что надо заниматься в стране легочным здоровьем. Но готовой формулы, как решить эту проблему, у него не было. Если говорить о моем следе, то я реабилитировал врача-терапевта Дмитрия Дмитриевича Плетнева (арестованного в 1937 году и осужденного по делу антисоветского правотроцкистского блока — прим. ред.). Это большое дело, потому что я воспользовался инструментом 4-го управления. Был такой генеральный прокурор СССР — Александр Рекунков. Я к нему обратился с просьбой о реабилитации Плетнева. Это отдельная история, и она заслуживает особого разговора… Сейчас я строю церковь под Красноярском, в поселке Большая Мурта, связанном с именем другого врача — профессора медицины, хирурга Валентина Войно-Ясенецкого (святителя Луки). Я в этом себя нашел и могу честно посмотреть в лицо каждого человека, включая нынешнее руководство», - заключил свой рассказ Александр Чучалин. Как сообщалось ранее, самым страшным врачебным грехом 85-летняя Ара Романовна Рейзис, педиатр и гепатолог, спасшая сотни детских жизней и написавшая множество научных работ. Подробнее читайте: Гепатолог: Когда я начинала работать в СССР, основной диагноз был одинаков для всех – болезнь Боткина.

Все новости по запросу: Александр Чучалин

Пульмонолог Брежнева и Черненко рассказал о своей работе с первыми лицами СССР

«Система здравоохранения в РФ разрушена, многие специальности стали ископаемой редкостью»