Потомственный хирург в третьем поколении, кардиохирург от Бога, он выбрал сложнейшую интервенционную кардиологию. И до сих пор, десятки лет, оперирует больных, стоя у операционного стола по нескольку часов в день. Орденоносец, имеет в том числе и высшую награду Грузии — орден Чести. Коллекционер — собиратель работ художников-шестидесятников. Охотник. И это все о нем — известном на всю Россию грузине и просто счастливом человеке, как считает он сам, — Давиде Георгиевиче Иоселиани, которому мы и даём слово.
3 июня Давиду Иоселиани исполнилось 75 лет.
О СЕМЬЕ
Медицинская династия Иоселиани – как поколения Ойстрахов в музыке. Мой дед, закончивший в царское время Петербургскую военную академию, считается одним из основоположников грузинской медицины. Мне было 13 лет, когда в Тбилиси случились большие волнения в связи с выступлением Хрущева на ХХ съезде партии — разоблачением культа личности. Грузины были недовольны, что Сталина сбросили с пьедестала, и молодежь взбунтовалась. Власть применила оружие — пулеметы. Дед лежал дома с переломанными ногами — попал под автомобиль «Москвич». Ему позвонили из клиники: поступает много молодых ребят с различными травмами, «огнестрелом». Город оказался парализован, транспорт не ходил. И я был потрясен: он на костылях поковылял в клинику спасать ребят. И еще с милицией договаривался, чтобы в тюрьму не забирали из больницы.
В жилах деда текла «голубая кровь»: его предки — светлейшие князья Цициановы. Так что по дедушкиной линии я, выходит, потомственный князь. Отец, кстати, в медицине занимал положение, может быть, выше дедушки — блистательный хирург, директор института, академик, но более скромный человек и не такой колоритный, как дед, который на любых пиршествах царил за столом. Застолья были прекрасные: это не только грузинская — советская традиция праздники отмечать дома.
В 1938 году в нашей семье случилась трагедия – увы, привычная для большинства советских семей в сталинскую эпоху, когда люди погибали не только на войне. Деда и бабушку по материнской линии в одночасье арестовали и расстреляли, а маму в 15 лет выставили на улицу и не дали взять даже необходимые вещи. Грузинским ЧК руководил Лаврентий Берия, шла эпидемия расстрелов. Если бы не братья и сестры, мама бы погибла, даже в Грузии, где люди умеют помогать. У деда, который возглавлял институт курортологии, была шикарная квартира. И знаете, кто в их квартиру въехал? Партийный работник Василий Эгнаташвили. Говорили, что он был сводным братом Сталина. В Грузии ходили слухи, что отцом вождя на самом деле был не деградировавший алкоголик Джугашвили, а богатый помещик Эгнаташвили. После реабилитации маме, тоже доктору, хотели вернуть квартиру, но жить в доме, ставшем чужим, она, гордый человек, не захотела.
Свою нынешнюю жену Гуранду я впервые увидел в Боржоми, на отдыхе, когда ей было лет четырнадцать. А серьезно мы познакомились только спустя годы. Наверное, чем-то смог я её обаять, если Гуранда согласилась выйти за меня замуж практически за один день. Мы встретились в Тбилиси у моих близких друзей, времени на долгие ухаживания не было, я должен был уезжать в Москву. Предложил Гуранде стать моей женой, она согласилась. Никакой свадьбы не устраивали — я в Тбилиси не жил. Так, выпили по бокалу…. И вместе мы уже сорок лет. Дочери Нине сейчас 37, сыну Владимиру — 35.
О ПРОФЕССИИ
Выбирая будущую профессию, долго я не размышлял. Сначала поступил в медицинский в Тбилиси, но перевелся в ленинградский институт, поскольку понял: в Грузии среди врачей и преподавателей настолько велик авторитет нашей семьи, что я везде буду внуком и сыном. Не хотел поблажек и снисхождения, мечтал стать профессионалом и уехал в Ленинград. Жил в общаге, снимал уголок в коммуналке, где вывешивали списки — очередь в туалет или в ванную.
На нашем потоке училось много студентов из Германии, а я хорошо знал язык (в Тбилиси ходил в немецкий детский сад). В общаге, когда немцы готовили ужин и накрывали на стол, всегда включали классическую музыку. В питерский период я и пристрастился к консерватории. Но одно я у немцев перенять не мог: они, когда стреляли друг у друга сигареты, всегда отдавали две копейки. Для грузина такое немыслимо, тем более для внука тамады.
Кардиологию, кстати, я выбрал не сразу. Начинал в экспериментальной медицине: мама хотела, чтобы я стал иммунологом. Сейчас это уже сформировавшаяся профессия, а в мое время она лишь зарождалась. Я работал у выдающегося ученого Александра Яковлевича Фриденштейна, занимался стволовыми клетками, защитил кандидатскую. Наша лаборатория работала на мировом уровне – Александр Яковлевич занимался наукой в США и Англии, потом вернулся сюда. Но влекла клиническая практика, хотелось лечить больных. В результате я и предпочёл кардиохирургию.
Кстати, вопреки многочисленным предположениям знакомых, мои дети врачами не стали. Сына Владимира я привел в кардиологический центр школьником. Оформили санитаром — драить туалеты. Он, самолюбивый парень, знал, что работает у отца и подводить папу нельзя, так что чистил всё до блеска. Но ни разу не зашел ко мне в операционную. Тогда я понял, что моё дело ему неинтересно, и предоставил полную свободу. Словом, мои дети выбрали весьма далёкие от медицины сферы. У нас с моим самым близким другом Евгением Максимовичем Примаковым часто бывали встречи с общими друзьями — международниками, дипломатами, экономистами. Такое общение на моих детей не могло не повлиять, и они сделали выбор именно в этом направлении.
О ДРУЗЬЯХ
В самой близкой моей дружеской компании поначалу лидером был мой учитель, великий кардиохирург Владимир Иванович Бураковский, который когда-то учился у моего деда. Владимира Ивановича любили и почитали все, перед ним открывались любые двери. Когда он нас, молодых врачей, приводил в ресторан «Арагви», нашу компанию обслуживали по высшему разряду: открывали лучший кабинет, говорили с пиететом: «Сам пришел!». Без него тоже нашу компанию прекрасно встречали, но кабинет не открывали.
Бураковский не был секретарем ЦК партии или министром, но многих лечил, всем помогал. К нему с огромным уважением относился ещё один «наш» человек – мой самый близкий друг Евгений Максимович Примаков. Когда Евгений Максимович вернулся с Ближнего Востока в начале 70‑х, появилась традиция раз в неделю собираться у него дома, у меня или у кого-то из друзей. Мы ходили в консерваторию, ездили на охоту. Как-то отправились в Литву — Евгений Максимович и несколько наших друзей, в том числе и дипломат Анатолий Васильевич Торкунов. Анатолий Васильевич никогда не держал в руках ружья, и мы чувствовали, что он не хочет ни в кого стрелять. Нам раздали ружья. Только зашли в лес, Анатолий Васильевич выстрелил, как потом говорил, случайно. Охота сорвана: звери-то разбежались. Евгений Максимович хохотал вместе с нами, Анатолия Васильевича по-товарищески прозвал «Гринписом».
Когда в конце 90‑х Примаков стал премьер-министром, это создало определённые неудобства для наших встреч. Значительную часть посиделок Евгений Максимович устраивал у себя, но, когда приходилось встречаться у меня, к нам во двор с утра приезжали эвакуаторы и убирали машины. Жильцы поначалу были недовольны, но Примакова к тому времени сильно уважали.
Охрана у Примакова была серьезная: когда он ко мне приезжал, на каждом этаже в подъезде стояли люди. Помню, поехал я на рынок, возвращаюсь домой, подходит молодой человек: «Машину уберите». Я объясняю: продукты надо домой отнести, вернусь — отгоню автомобиль. Он ни в какую. Я не выдержал, говорю: «Слушайте, тот, ради кого вы здесь стоите, приедет ко мне». — «Ладно, — говорит — разгрузитесь, но машину уберите!».
Когда после натовской бомбежки Югославии Примаков летел в Америку и демонстративно развернул самолет над Атлантикой, меня это не удивило. Евгений Максимович был абсолютно независимый человек, с Ельциным неуступчиво себя вел, что и послужило причиной отставки. Он умел быть жёстким и принципиальным в моменты принятия решений, но в общении он запоминался как человек мягкий, веселый,. Во время визитов Киссинджера Евгений Максимович приглашал посидеть с ними в компании в московских ресторанах, и несгибаемый американский госсекретарь тоже произвел на меня впечатление именно мягкостью, не свойственной политикам. Кстати, на встрече в память о Евгении Максимовиче Киссинджер меня узнал, будучи в весьма преклонном возрасте. Я с до сих пор храню уникальную фотографию, на которой запечатлены четыре министра иностранных дел (Киссинджер, Примаков, Шульц, Иванов) и я рядом с ними.
Мне часто припоминают историю о том, как на юбилее Примакова, куда Путин приехал в ранге премьер-министра, я как тамада, упорно называл его «первым лицом в государстве». Мол, проявил подхалимство. Но я говорил то, что и так все понимали. Какой же это подхалимаж? Путин тогда тепло поздравил Евгения Максимовича за столом, а когда собрался уезжать, я говорил тост о России и Грузии — незадолго до этого были известные события в Южной Осетии. Путин сказал: «Раз вы меня так подталкиваете, я выступлю». Пошел туда, где играла музыка, взял микрофон и во всеуслышание начал рассказывать о традициях во взаимоотношениях наших стран. При этом он сказал, что единственное, чего бы не хотелось – это чтобы Грузия стала платформой для ЦРУ. А под конец без обиняков заявил: у нас есть Евгений Максимович Примаков, которого уважают в России и уважают в Тбилиси, и мы бы с удовольствием попросили его взять на себя миссию восстановления отношений. Но, к сожалению, когда об этом стало известно в Тбилиси, грузинское руководство вместо шага навстречу объявило нас предателями и врагами грузинского народа.
Тем не менее, кроме российского ордена «За заслуги перед Отечеством», у меня есть и высшая награда Грузии — орден Чести. Мне его на праздновании моего 65-летия дал сам Эдуард Шеварднадзе – несмотря на то, что ко мне он довольно настороженно относился, поскольку на посту министра иностранных дел в СССР его сменил Евгений Максимович. И я благодарен Эдуарду Амвросиевичу за то, что он тогда выразил свое уважение. Он был выдающийся политик, со своими минусами и плюсами.
Раз уж зашла речь о грузинах, не могу не вспомнить и Гию – Георгия Данелию, с которым мы познакомились аж сорок лет назад. Мне тогда позвонили и сказали, что Гия неважно себя чувствует и попросили положить его в клинику. В одной из своих замечательных книг он описывал, как ждал, что в палату зайдет профессор, а вошел какой-то молодой парень. С тех пор мы дружим. Гия обожает чакапули, а я, могу похвастаться, готовлю это блюдо лучше всех в мире. Во-первых, не надо жалеть продуктов, во-вторых — импровизация. В принципе должен быть хороший молодой ягненок: слой мяса, слой тархуна, слой зеленого лука, сверху ткемали зеленый… Красота!
…И НЕМНОГО О СЕБЕ
Так случилось, что я ещё и почетный член Академии художеств, которой руководит Зураб Церетели. Разумеется, состою я там не не как художник, а как коллекционер картин художников-шестидесятников. На возникновение этого увлечения повлияла встреча с Анатолием Зверевым, талантливым художником, с которым мы случайно познакомились в 1976 году и до его ухода из жизни десять лет близко дружили. Он любил выпить, бродяжничал, периодически жил у меня дома, хотя имел где-то комнату. Когда Толя после своих появлялся «путешествий», я его заводил в ванную, а всю одежду отправлял в мусоропровод, заставлял переодеваться. Но при этом он был чистейший человек. Так я и начал собирать шестидесятников. Многие просто дарили картины, многие продавали за символическую цену — за три или пять рублей. Володя Немухин, один из лучших, к примеру, говорил: «Давид, я тебе дарю Слепышева». Или убеждали: обязательно купи картину такого-то художника. Так всё и началось.
Тем, кто меня сейчас читает, может показаться, что всю жизнь я только говорили тосты, охотился, коллекционировал картины и посему могу похвастаться отменным здоровьем. Но так не бывает в жизни человека, который выбрал интервенционную кардиологию и оперирует по несколько часов в день. Любой специалист в этой сфере заведомо знает, что приносит в жертву свое здоровье — операции идут под рентгеновскими лучами, что сильно вредит организму. Я не жалуюсь, но мой позвоночник — сгусток боли. Ходить к врачам, даже к самым лучшим, безрезультатно, поскольку в этой ситуации лучше не вмешиваться. Правда (не хвастаюсь!), на корте у своего друга, знаменитого теннисиста Александра Метревели, один сет я выигрываю. Беру за счёт адреналина. Приезжаю на корт еле-еле, начинаем играть — и преображаюсь. Как врач говорю: когда начинается выброс адреналина, он еще и обезболивает. Вот так на корте и воюем.
Что касается побед и поражений за операционным столом, то запоминаются, к сожалению, главным образом потери. А победы… Иногда идешь на операцию и сомневаешься, сможешь ли что-то сделать. Но ты обязан взять больного на стол. И когда все получается, выходишь из операционной — ты самый счастливый человек на свете. Остальное — вторично: награды, премии, благодарности. Но если ты сделал в операционной все что хотел — только ради этого и стоит жить.
По материалам “Московского Комсомольца”.
Как сообщалось ранее, президенту НИИ неотложной детской хирургии и травматологии, профессору, доктору медицинских наук Леониду Рошалю 27 апреля исполнилось 85 лет. Подробнее читайте: «Детский доктор мира»: Леониду Рошалю исполнилось 85 лет
