Смерть, которая потрясла и заставила меня по-другому взглянуть на жизнь, пришла на пятый год моей работы в качестве уже полновесного врача анестезиолога-реаниматолога. 

Заболела моя наставница и заведующая отделением Татьяна Ивановна Носова. У неё обнаружили рак матки. Ей делали одну за другой пять операций, пытаясь преодолеть расползание метастазов по всему организму. Тщетно… И вот, поняв бесполезность всех хирургическим мер, консилиумом из пяти человек, было принято решение оставить в покое несчастную женщину. Я ещё тогда понял, что, когда не можешь изменить ситуацию, хочется спихнуть ответственность на другого. Для того и придуман консилиум. В консилиуме нет ответственных лиц, есть только нейтральные свидетели. Татьяну Ивановну поместили в отдельный бокс нашего реанимационного отделения, и теперь каждый из дежурных докторов должен был вести карту на неё и делать назначение как на остальных больных.

Дежурство выдалось лихое. Потоком шли больные, мне приходилось, как в прифронтовом госпитале, заниматься сортировкой поступающих, чтоб определить приоритеты лечения. К Татьяне Ивановне я смог добраться уже глубокой ночью, около трёх часов, совершенно одуревший от потока информации, суеты, беготни и множества нездоровых граждан. Едва я вошёл, как со стороны кровати на меня уставились совершенно нечеловеческие глаза. В жёлто-зелёном море радужки плавали двумя затерянными островами пятна зрачков. Так, наверное, смотрит спрут, когда обнимает свою жертву, чтобы уловить миг перехода из живого существа в пищевую форму. До этого Татьяна Ивановна находилась под постоянным дурманом наркотиков и снотворных, поэтому, в сознание не приходила, а сейчас она смотрела на меня совершенно ясно, осознанно и страшно. Я превратился в мышь, которая в гипнотическом ужасе двигалась к удаву.

– Сделай это! – Хриплым и каким-то механическим голосом приказала Носова и попыталась выкинуть руку из-под одеяла. Я как завороженный смотрел на её движения и молчал. Татьяна Ивановна с большим трудом выпростала длинный исхудалый указательный палец и упёрла его в сторону лотка с лекарствами, – сделай, слышишь!

– Что, Татьяна Ивановна? – Тупо спросил я,

– Помоги мне! – В голосе зазвенела сталь обрывающегося металлического провода.

– Что мне нужно делать? – стараясь оттянуть неумолимый ответ, я отвернул голову,

– Подойди ко …., – тонкая ниточка стали порвалась, и Носова зашлась в надсадном кашле. Следящая аппаратура тут же заголосила о происшедших прорывах по всем параметрам. Я уложил Татьяну Ивановну, вытер с её лба капли липкого пота, пахнущие старым бельём, успокоил монитор и уже собрался сделать несчастной женщине новую порцию наркотика, но та перехватила мою руку.

– Мальчик, – сиплым шёпотом проговорила она, – смерти нет, есть страдание плоти. Избавь меня от этого, прошу тебя. Тебе только надо сделать маленькое усилие, ты же знаешь, как это делается! – Она говорила правду.

Я знал, как можно быстро и безболезненно отправить человека в лучший мир. Ведь, что такое наркоз? Это и есть искусственное создание условий, при которых человек балансирует между жизнью и смертью, и в моих силах постараться вернуть его обратно или продать билет в один конец. Но сейчас, глядя на больную, которая раньше была моим самым строгим наставником и несгибаемой бой-бабой, видя, во что она превратилась, я не находил в себе сил и решительности взять и совершить эвтаназию.

Татьяна Ивановна всегда презирала смерть, мало того, она с ней сражалась как разъяренная кошка.

Больных, которые умирали на её глазах, будь то операционный стол или противошоковая палата, или какое ещё место больницы, она реанимировала с маниакальным упорством. Только трупные пятна и окоченение – заставляли её прекратить эти упражнения. А сейчас она сама была целиком во власти своего вечного врага, мало того, она страстно желала лечь на спину и просить пощады. Мой разум боролся с чувствами, а те, в свою очередь, бились о гранит морали. Носова меня учила ни при каких обстоятельствах не идти на убийство, какими красивыми намерениями не были бы они обставлены. А сейчас она сама толкала на роковой шаг.

– Я знаю, это трудно, – опять зашептала Татьяна Ивановна, откашлявшись, – но ещё трудней испытывать эту боль. Знаешь, что это за состояние, мальчик? – Я помотал головой, – Это когда ты уже не человек, ты даже не живой, ты просто ещё не умершая БОЛЬ! Помоги мне, Димочка! Это моя самая главная просьба. Не бойся, это не страшно!

Но мне стало очень страшно, я, понял, что разговаривал с уже умершим человеком. Татьяна Ивановна опять смотрела на меня глазами спрута, который мокрым, фестончатым щупальцем проникал мне в голову, перебирая извилины, теребя мозжечок и подёргивая ствол мозга. Накатила тошнота, ноги подкосились, и я стёк на пол. Окончательно не утерять сознание мне помогли крики со стороны основного блока реанимации, там что-то происходило. Я встрепенулся, вскочил, поправил халат, мельком взглянул на Носову и выскочил из палаты. Мне отчаянно захотелось убежать из всего сосредоточения страдающей плоти, заряжённого смертью так туго, как гранат косточками. Но ушёл я недалеко, до ближайшего проблемного больного, которому потребовалось внимание и кусочек моей жизни.

Только через час я смог вернуться в палату к Носовой, хотя ноги мои отчаянно сопротивлялись движению в эту сторону. Татьяна Ивановна была мертва. Монитор обиженно пищал, пуская по экрану две одинаково ровные светящиеся полосы, как рельсы железной дороги, по которой уносился в неизведанную даль новый пассажир. Голова была повёрнута немного в сторону. Морщинки и складки расправились, открывая светлый лик Татьяны Ивановны. Застывшие глаза взирали со вселенским спокойствием на наш плохо покрашенный потолок. Из них пропал жёлтый ужас, и поселилось умиротворение. Я даже залюбовался на эту картину. Это была смерть-избавительница. Татьяна Ивановна получила долгожданное избавление от страданий и покой.

Сколько я так простоял – не помню, но впечатление от пережитой тихой грусти прощания с чем-то или кем-то очень важным – запомнились навсегда. Я понял, необходимость и справедливость смерти. Лишать человека опостылевшей жизни, с её мерзостью и муками – весьма достойное занятие.

Автор рассказа (сокр.): анестезиолог Сергей Копцов, г. Санкт-Петербург, “Доктор на работе”.

Читайте также: «Я написал завещание — могу умирать»: вспоминая ушедшего больного